Очерки уголовно-арестантского мира

Смягчение режима в местах лишения свободы даёт о себе знать. Один из штрихов - появление в жилых секциях отрядов «живых уголков»: клеток с птицами, хомяками, аквариумов. Впору бы умилиться, наблюдая, как рука, которая прежде воровала и грабила, ласкает пташек и сыплет корм рыбкам...

Отрядная комната отдыха. Несколько «сидельцев» торчат перед телевизором и лениво комментируют по ходу дела очередную серию аргентинского сериала. Другая компашка скучковалась вокруг доски с нардами, на которой развернулась баталия между двумя старыми соперниками. Один, разгорячившись, даже скинул «ветряк» (линялую майку) и обнажил впалую грудь с чахлым орлом, поблекшим и скукоженным.

Возле огромного аквариума с яркими хищными рыбками тихо прибалдел Саня Пузырь. Пузырь долговяз, тощ и сутул, вроде фонарного столба, в народе именуемого «коброй». Кличут его Пузырём по фамилии - Пузырёв. Ну, и для хохмы, конечно.

Рафик геворкян, невысокий ушастый армянин из нахичеванского предместья Ростова, как и многие кавказцы, отличался необыкновенной вспыльчивостью и горячностью. Вот, кстати, назови его «кавказцем» - он тут же бросится устраивать качки[1]:

- Ты совсем тупой, да? Я тебе не кавказец, я ростовский пацан! Да хоть и армянин! Армения - не Кавказ, Армения - Закавказье!

Одному из «приблатнённых» во время завтрака в столовой он надел на голову тарелку с овсянкой, когда тот с пренебрежением процедил, отодвигая «зверька»[2] с насиженного места:

- Это на воле ты Рафик, а на зоне ты - жорик[3]! Посунься, плесень...

Мент – конвойнику не кент
До начала 90-х годов прошлого века охрану мест лишения свободы несли военнослужащие внутренних войск – «конвойники». А в самих зонах и тюрьмах работали офицеры и прапорщики управления внутренних дел –«менты». Между собой «менты» и «конвойники» не ладили. Солдаты-срочники тащили из производственных цехов что под руку попадётся: инструменты, краску, стройматериалы. Если воришку ловили, конвойные командиры имели в запасе набор пакостей для «ментов». Например, не выпускали за пределы «зоны» бесконвойных зэков, занятых в подсобном хозяйстве по ту сторону забора, на воле. А бесконвойник– это и гараж, и свиноферма, и ремонт машин. В свою очередь, начальник колонии отключал от казармы «вояк» электричество. В общем, дружба-фройндшафт.

В НАЧАЛЕ 80-Х НАЧАЛЬНИКОМ ростовского следственного изолятора стал Станислав Овчинников, служивший до этого в оперативно-режимной части «десятки» - колонии усиленного режима №10 на Гниловской. Через несколько лет Богатяновский централ приобрёл в среде уголовников и арестантов недобрую славу одной из самых беспредельных «крыток» Советского Союза. Оспаривать этот мрачный титул могла разве что Елецкая следственная тюрьма №2 («Елец - всем ворам звиздец», как гласит блатная поговорка) да созданный в 1980-м году соликамский «Белый Лебедь», где в бараний рог гнули воровскую масть, а заодно всех арестантов, которые попадали в это «единое помещение камерного типа» (о котором поёт Ваня Кучин - «Я пишу тебе, мама, из глубин Соликама»).
Один арестант вспоминал эти годы:

Помню весну 1980 года, как раз начало моих «колючих университетов». Именно в это время ушли с Богатяновского централа три узника. Красиво ушли, и в узких кругах прогрессивной тюремной общественности это мероприятие получило название «армянского побега».

ИЗОБРЕТАТЕЛЬНОСТИ ЗЭКОВСКОГО НАРОДА нет границ. Даже если эти границы по периметру опутаны колючей проволокой и охраняются бдительными вертухаями на вышках. Случай, о котором я поведаю, относится к началу 90-х годов, когда охрану колоний несли конвойные войска, не подчинявшиеся начальству «зоны». У них было своё командование и своё помещение для роты конвоя – за пределами колонии. «Конвойники» и «тюремщики» друг друга недолюбливали. Но общаться-то всё равно приходилось, приходилось и решать какие-то совместные задачи. В том числе – не только по охране осуждённых.

ОТБОЙ в зоне - двадцать два нуль-нуль. По выходным - в двадцать три. Но сегодня пятница.
А впрочем, за «колючкой» отбой - понятие относительное. Все арестанты давно усвоили старое зэковское правило - «В тюрьме отбоя нет». После десяти самая-то жизнь и начинается. Особенно - на зоне строгого режима.
- Это просто праздник какой-то, - задумчиво глядя в окно, произносит сухощавый арестант лет пятидесяти. А может, шестидесяти. У таких старых бродяг, потоптавших немало лагерей от Астрахани до Лабытнанги, трудно на вид определить возраст.
- Ты скажешь, дядя Коля, - усмехается молодой рыжий кавказец. - Погода паскудная - дождь да ветер.
- А ты что, в парк культуры собрался прошвырнуться? Что нам тот дождь: мы не в солнечной Анталии. Зато прапора лишний раз по зоне рысачить не будут.
Дядя Коля отхлёбывает из кружки горячего чифира и передаёт кавказцу.

Один из арестантов со "строгого" режима, Владимир Лужков, рассказал забавную историю.
Когда в 79-м году заморозили в Южном Кузбассе Берёзовский лагерь особого режима, всех "полосатиков" (особый режим) распихали по строгим зонам. Десятка три бродяг попали на пересылку в Абагур. А как раз перед этим "братва" собрала все свои сбережения (около девятисот рублей) в общак и стала прикидывать: как бы запулить эти бабки в лагерь, чтобы вертухаи не отшмонали? И решили действовать старым испытанным способом: снарядить "торпеду".
Вообще слово "торпеда" имеет в арестантском жаргоне несколько значений. Так, например, зовут подручных у авторитетов. Здоровых и недалёких парней используют для расправы над неугодными зэками или для исполнения других не слишком приятных поручений. Но в нашем случае речь идёт о другой "торпеде": о проносе за "колючку" запрещённых предметов тайным и, я бы сказал, "деликатным" способом. И вот каким.

И ВСЁ-ТАКИ ЧТО-ТО ПРОИСХОДИТ НА ЗОНЕ в суровых, зачерствелых зэковских сердцах. Здесь у многих пробуждается чувство сострадания и какой-то особенной нежности к братьям нашим меньшим - кошкам, попугаям, рыбкам... Может быть, потому, что в них арестант видит существа ещё более незащищённые, чем он сам, чувствует родственную душу, которую он может обогреть и приласкать.
...Под асфальтовым покрытием недалеко от третьего отряда проходила труба с горячей водой. Даже в самый суровый мороз узкая (шириной не более метра) полоска асфальта над трубопроводом всегда оставалась сухой и тёплой. Потому и облюбовала это место зимою стайка воробьёв. Собьются в стужу тесной кучкой на пятачке - и греются. Тут же, неподалёку от зимовки, и кормёжка: мусорный бак с отходами.

НОВИЧОК ВОШЕЛ В ПОМЕЩЕНИЕ ОТРЯДА, как английский принц в дешёвую ночлежку. Огляделся, покачал головой и гордо проследовал к спальному месту, которое ему определил старший дневальный. Место его не удовлетворило.
- Милейший! - жестом подозвал он старшину. - Мне бы хотелось что-нибудь у окна.
-А тебе не хотелось бы что-нибудь у параши? - зло оборвал старшина - суровое существо из архангельских краёв, тяжёлый взгляд которого весил около полутонны. - Ещё раз услышу про «милейшего» - и будешь кукарекать на насесте!
(В зоне излишняя вежливость считается признаком дурного тона; здесь, например, даже не принято употреблять слово «спасибо» - обычно говорят «благодарю», «благодарствую». Хотя насчёт «опетушения» – это уж дневальный жути нагнал для понту).
«Принц» пожал плечами и принялся рыться в своём бауле. Он выудил со дна мешка какой-то листок и стал прилаживать к стене.
-Эй, клоун! - загрохотал грозный голос дневального. - Тебе кто позволил на стену всякую хрень лепить?!