Очерки уголовно-арестантского мира

МЫ С МАКАРЫЧЕМ ПИЛИ ВОДКУ и рассуждали о вечном. Вечны же в этом мире только две вещи: недостаток денег и избыток мудаков. Поскольку первая часть головоломки изначально нерешаема, как теорема Ферма (интересно, блин, что это за херовина?), сразу перешли ко второму вопросу. Сперва коснулись прогрессивной роли опричнины в истории России, потом естественным образом доползли до проблем смертной казни.

Все нормальные семьи несчастливы по-разному, все ментовские семьи несчастливы одинаково. Всё смешалось в доме Цыбиных. И немудрено: большая стрелка часов неотвратимо приближалась к двенадцати, где её уже нетерпеливо ждала маленькая. Итогом встречи должен был стать бой кремлёвских курантов и выступление дедушки Бори, который снова поздравит дорогих россиян с наступающим Новым годом - в этот раз 1994-м. Хозяин семейства Дима Цыбин уже откупоривал шампанское, чтобы разлить его по бокалам - и в эту минуту затрезвонил телефон.

-О! - радостно воскликнул Дима. - Родители нас решили поздравить!

Жена Светлана подняла трубку. Но уже в первые же мгновения по выражению её лица стало ясно: не родители. То есть человек на том конце провода, возможно, тоже был чьим-то родителем - но уж точно не Диминым.

Вы задумывались, почему наиболее симпатичные сказочные герои по ходу действия попадают или в уголовники, или в зэки? Том Сойер мечтает стать разбойником, чтобы немножко грабить и совсем не больно убивать, Незнайка проводит ночь в лунном полицейском участке... О массовом побеге из тюрьмы я впервые узнал у Джанни Родари в «Приключениях Чипполино». О подкопе ещё раньше поведал Алексей Толстой в «Приключениях Буратино», где деревянный мальчик смылся из подвала через кротовую нору.

Характерен в этом смысле побег а ля Чипполино-Буратино в конце 80-х годов из ростовской колонии №10 усиленного режима. Имени арестанта не помню. Зато помню имя тогдашнего начальника «зоны» - Юрий Хачатурович Хлиян. А «сидельца» назовём условно - Пинокий Карлович.

Вспоминаю любопытный побег из Богатяновского централа - в русле старых каторжанских традиций. дореволюционной России. Существовал когда-то на сахалинской каторге у бывалых каторжан обычай, называемый «свадьбой»: «сиделец», осуждённый к незначительному наказанию, должен был поменяться сроком с каким-нибудь ушкуйником, которому навесили лет двадцать, а то и бессрочное пребывание в каторге. Называлось это «переменить участь за торбу сухарей». А тот, кто брал чужой срок, получал прозвище «сухарник», или - «сухарь». Мелкосрочник обязан был выдать себя за «терпигорца» (каторжанин из профессиональных уголовников, которым предстояло «терпеть горе» на Акатуе, Нерчинских рудниках и других местах), взять его имя и фамилию, соответствовать ему не только лицом и фигурой, но и особыми приметами.

В российском арестантском мире издавна существует деление на касты - «масти». Словечко «масть» закрепилось в жаргоне во время «сучьей войны». Эта резня вспыхнула в зонах после Великой Отечественной и особенно после знаменитых указов 1947 года, когда профессиональным уголовникам стали давать огромные сроки - до двадцати пяти лет. Тогда «благородный воровской мир» раскололся на «честняков» («традиционных» воров) и «сук» - бывших воров, считавших, что ради выживания надо сотрудничать с администрацией лагерей. Началась «мясня»: «суки» резали «воров», «воры» - «сук», а по ходу возникали и другие группировки, боровшиеся за выживание: «беспредел», «махновщина»,

Побег из-под конвоя Анатолия Нагиева – это разговор особый. Кто он такой - Анатолий Гусейнович Нагиев, схлопотавший к двадцати трём годам «вышку» за зверское убийство четырёх человек? Родился в Дагестане, из бедной семьи, отец ингуш, мать - казашка. Ростом едва дотянул до 157 сантиметров и, как многие невысокие подростки, стремился компенсировать недостаток «вершков» качествами, которые придали бы ему авторитет в среде приятелей. Усиленно занимался спортом - атлетической гимнастикой, обладал недюжинной силой. С грехом пополам окончил школу, к 16 годам выучился на киномеханика.

Случилось это в 80-е годы, когда производство в колониях ещё не упало ниже уровня городской канализации и арестант мог срубить неплохие деньги - если имел хорошую профессию и вкалывал как лось. Один такой чалился на зоне строгого режима. Сорокалетний сварщик с рабоче-крестьянским «погонялом» Андрюха Лопата бомбанул ларёк по пьянке - и загремел за «колючку» по-новой. За Уралом осталась маманя, живущая на крохотную пенсию. Проку от старушки мало: на свиданку за тридевять земель не потащится, деньжат не пришлёт. Сама ждёт помощи. Сперва посылал ей Андрюха небольшие переводы, благо зарабатывал на промзоне не погано. Но дёрнула его нелёгкая как-то перекинуться в нарды с милым старичком-узбеком по прозвищу Шайтан-арба. Тот был майданником - поездным вором «на доверие»: никто из лоховатых пассажиров не мог заподозрить в простодушном азиате опытного «крадуна». Лопата нарды любил, но на деньги «шпилить» опасался. А тут вдруг решил покуражить, сел с бабаём сгонять фишку. И скоро оказался в долгах, как в шелках.

Однажды в воскресенье какой-то неизвестный хмырь выстирал трусы и повесил их сушиться в локалке[1] шестого отряда. Чёрные такие трусы, «семейные», трепещут на лёгком ветерке, как пиратский флаг.

Болтались себе спокойно трусы до вечера, и никто на них не обращал внимания. Пока не подошло время контрольной проверки осуждённых. Дело в том, что интимный предмет мужского туалета висел как раз посередине бельевой верёвки, протянутой через всю локалку. И когда арестанты медленно и нехотя стали выстраиваться в привычную линию, оказалось, что пиратские трусищи развеваются по центру строя и норовят братски похлопать стоящих зэков по щекам. «Избранники» тут же решили сдвинуть наглую чёрную тряпку в сторону.

- Что за херня? - недовольно подал голос долговязый Витя Сверчок, к которому трусы были настроены особенно нежно. - Какой мудак развесил здесь этот сраный мадепалам[2]?

Очень популярна в кругу людей, далёких от жизни «зоны», тема так называемых «прописок» - жестоких ритуалов посвящения в арестанты. Перечислять их - язык устанет. Начиная с полотенца у двери камеры, о которое новичок должен обязательно вытереть ноги, и кончая стоящими на полу шахматами, на которые испытуемый обязан с завязанными глазами упасть плашмя с верхних нар (экзаменаторы в это время ловят его в растянутое одеяло). «Бывалые люди» (из числа тех, кто не нюхал «зоны») любят подчёркивать, что тот, кто не пройдёт такой «прописки», непременно будет либо «опущен» (сделан пассивным педерастом), либо крепко избит.

Однако все эти «проверки на вшивость» давно уже «не канают» - то есть не практикуются, потеряли силу традиции. Разве что в редких случаях - где-нибудь в «хате» малолеток[1]. И то за такие штучки могут серьёзно спросить, если дело доходит до крови. В основном подобные «ужастики» - тема для смакования в компаниях людей, не бывавших по ту сторону «шлюза»[2].

Было это в 1982 или 1983 году. Чуть ли не весь состав ростовского УИТУ[1] с утра подняли по тревоге и бросили в стены «Богатяновского кичмана» - следственного изолятора № 1, расположенного на Богатяновском спуске, прославленном в известной блатной песне:

На Богатяновской открылася пивная,
Там собиралася компания блатная...

Что же послужило причиной страшного волнения? Оказывается... неожиданно исчезло несколько подследственных! Кто-то из спецотдела управления устроил сверку, и количество «сидельцев» не сошлось с количеством имевшихся сопроводительных документов. Пересчитывали несколько раз, и всё время - с разными результатами: то не хватало четырёх арестантов, то появлялась парочка лишних...