Из истории ростовских побегов

Все нормальные семьи несчастливы по-разному, все ментовские семьи несчастливы одинаково. Всё смешалось в доме Цыбиных. И немудрено: большая стрелка часов неотвратимо приближалась к двенадцати, где её уже нетерпеливо ждала маленькая. Итогом встречи должен был стать бой кремлёвских курантов и выступление дедушки Бори, который снова поздравит дорогих россиян с наступающим Новым годом - в этот раз 1994-м. Хозяин семейства Дима Цыбин уже откупоривал шампанское, чтобы разлить его по бокалам - и в эту минуту затрезвонил телефон.

-О! - радостно воскликнул Дима. - Родители нас решили поздравить!

Жена Светлана подняла трубку. Но уже в первые же мгновения по выражению её лица стало ясно: не родители. То есть человек на том конце провода, возможно, тоже был чьим-то родителем - но уж точно не Диминым.

Вы задумывались, почему наиболее симпатичные сказочные герои по ходу действия попадают или в уголовники, или в зэки? Том Сойер мечтает стать разбойником, чтобы немножко грабить и совсем не больно убивать, Незнайка проводит ночь в лунном полицейском участке... О массовом побеге из тюрьмы я впервые узнал у Джанни Родари в «Приключениях Чипполино». О подкопе ещё раньше поведал Алексей Толстой в «Приключениях Буратино», где деревянный мальчик смылся из подвала через кротовую нору.

Характерен в этом смысле побег а ля Чипполино-Буратино в конце 80-х годов из ростовской колонии №10 усиленного режима. Имени арестанта не помню. Зато помню имя тогдашнего начальника «зоны» - Юрий Хачатурович Хлиян. А «сидельца» назовём условно - Пинокий Карлович.

Вспоминаю любопытный побег из Богатяновского централа - в русле старых каторжанских традиций. дореволюционной России. Существовал когда-то на сахалинской каторге у бывалых каторжан обычай, называемый «свадьбой»: «сиделец», осуждённый к незначительному наказанию, должен был поменяться сроком с каким-нибудь ушкуйником, которому навесили лет двадцать, а то и бессрочное пребывание в каторге. Называлось это «переменить участь за торбу сухарей». А тот, кто брал чужой срок, получал прозвище «сухарник», или - «сухарь». Мелкосрочник обязан был выдать себя за «терпигорца» (каторжанин из профессиональных уголовников, которым предстояло «терпеть горе» на Акатуе, Нерчинских рудниках и других местах), взять его имя и фамилию, соответствовать ему не только лицом и фигурой, но и особыми приметами.

В российском арестантском мире издавна существует деление на касты - «масти». Словечко «масть» закрепилось в жаргоне во время «сучьей войны». Эта резня вспыхнула в зонах после Великой Отечественной и особенно после знаменитых указов 1947 года, когда профессиональным уголовникам стали давать огромные сроки - до двадцати пяти лет. Тогда «благородный воровской мир» раскололся на «честняков» («традиционных» воров) и «сук» - бывших воров, считавших, что ради выживания надо сотрудничать с администрацией лагерей. Началась «мясня»: «суки» резали «воров», «воры» - «сук», а по ходу возникали и другие группировки, боровшиеся за выживание: «беспредел», «махновщина»,

Побег из-под конвоя Анатолия Нагиева – это разговор особый. Кто он такой - Анатолий Гусейнович Нагиев, схлопотавший к двадцати трём годам «вышку» за зверское убийство четырёх человек? Родился в Дагестане, из бедной семьи, отец ингуш, мать - казашка. Ростом едва дотянул до 157 сантиметров и, как многие невысокие подростки, стремился компенсировать недостаток «вершков» качествами, которые придали бы ему авторитет в среде приятелей. Усиленно занимался спортом - атлетической гимнастикой, обладал недюжинной силой. С грехом пополам окончил школу, к 16 годам выучился на киномеханика.

Мент – конвойнику не кент
До начала 90-х годов прошлого века охрану мест лишения свободы несли военнослужащие внутренних войск – «конвойники». А в самих зонах и тюрьмах работали офицеры и прапорщики управления внутренних дел –«менты». Между собой «менты» и «конвойники» не ладили. Солдаты-срочники тащили из производственных цехов что под руку попадётся: инструменты, краску, стройматериалы. Если воришку ловили, конвойные командиры имели в запасе набор пакостей для «ментов». Например, не выпускали за пределы «зоны» бесконвойных зэков, занятых в подсобном хозяйстве по ту сторону забора, на воле. А бесконвойник– это и гараж, и свиноферма, и ремонт машин. В свою очередь, начальник колонии отключал от казармы «вояк» электричество. В общем, дружба-фройндшафт.

В НАЧАЛЕ 80-Х НАЧАЛЬНИКОМ ростовского следственного изолятора стал Станислав Овчинников, служивший до этого в оперативно-режимной части «десятки» - колонии усиленного режима №10 на Гниловской. Через несколько лет Богатяновский централ приобрёл в среде уголовников и арестантов недобрую славу одной из самых беспредельных «крыток» Советского Союза. Оспаривать этот мрачный титул могла разве что Елецкая следственная тюрьма №2 («Елец - всем ворам звиздец», как гласит блатная поговорка) да созданный в 1980-м году соликамский «Белый Лебедь», где в бараний рог гнули воровскую масть, а заодно всех арестантов, которые попадали в это «единое помещение камерного типа» (о котором поёт Ваня Кучин - «Я пишу тебе, мама, из глубин Соликама»).
Один арестант вспоминал эти годы:

Помню весну 1980 года, как раз начало моих «колючих университетов». Именно в это время ушли с Богатяновского централа три узника. Красиво ушли, и в узких кругах прогрессивной тюремной общественности это мероприятие получило название «армянского побега».

ИЗОБРЕТАТЕЛЬНОСТИ ЗЭКОВСКОГО НАРОДА нет границ. Даже если эти границы по периметру опутаны колючей проволокой и охраняются бдительными вертухаями на вышках. Случай, о котором я поведаю, относится к началу 90-х годов, когда охрану колоний несли конвойные войска, не подчинявшиеся начальству «зоны». У них было своё командование и своё помещение для роты конвоя – за пределами колонии. «Конвойники» и «тюремщики» друг друга недолюбливали. Но общаться-то всё равно приходилось, приходилось и решать какие-то совместные задачи. В том числе – не только по охране осуждённых.