Тюремные байки

МЫ С МАКАРЫЧЕМ ПИЛИ ВОДКУ и рассуждали о вечном. Вечны же в этом мире только две вещи: недостаток денег и избыток мудаков. Поскольку первая часть головоломки изначально нерешаема, как теорема Ферма (интересно, блин, что это за херовина?), сразу перешли ко второму вопросу. Сперва коснулись прогрессивной роли опричнины в истории России, потом естественным образом доползли до проблем смертной казни.

Случилось это в 80-е годы, когда производство в колониях ещё не упало ниже уровня городской канализации и арестант мог срубить неплохие деньги - если имел хорошую профессию и вкалывал как лось. Один такой чалился на зоне строгого режима. Сорокалетний сварщик с рабоче-крестьянским «погонялом» Андрюха Лопата бомбанул ларёк по пьянке - и загремел за «колючку» по-новой. За Уралом осталась маманя, живущая на крохотную пенсию. Проку от старушки мало: на свиданку за тридевять земель не потащится, деньжат не пришлёт. Сама ждёт помощи. Сперва посылал ей Андрюха небольшие переводы, благо зарабатывал на промзоне не погано. Но дёрнула его нелёгкая как-то перекинуться в нарды с милым старичком-узбеком по прозвищу Шайтан-арба. Тот был майданником - поездным вором «на доверие»: никто из лоховатых пассажиров не мог заподозрить в простодушном азиате опытного «крадуна». Лопата нарды любил, но на деньги «шпилить» опасался. А тут вдруг решил покуражить, сел с бабаём сгонять фишку. И скоро оказался в долгах, как в шелках.

Однажды в воскресенье какой-то неизвестный хмырь выстирал трусы и повесил их сушиться в локалке[1] шестого отряда. Чёрные такие трусы, «семейные», трепещут на лёгком ветерке, как пиратский флаг.

Болтались себе спокойно трусы до вечера, и никто на них не обращал внимания. Пока не подошло время контрольной проверки осуждённых. Дело в том, что интимный предмет мужского туалета висел как раз посередине бельевой верёвки, протянутой через всю локалку. И когда арестанты медленно и нехотя стали выстраиваться в привычную линию, оказалось, что пиратские трусищи развеваются по центру строя и норовят братски похлопать стоящих зэков по щекам. «Избранники» тут же решили сдвинуть наглую чёрную тряпку в сторону.

- Что за херня? - недовольно подал голос долговязый Витя Сверчок, к которому трусы были настроены особенно нежно. - Какой мудак развесил здесь этот сраный мадепалам[2]?

Очень популярна в кругу людей, далёких от жизни «зоны», тема так называемых «прописок» - жестоких ритуалов посвящения в арестанты. Перечислять их - язык устанет. Начиная с полотенца у двери камеры, о которое новичок должен обязательно вытереть ноги, и кончая стоящими на полу шахматами, на которые испытуемый обязан с завязанными глазами упасть плашмя с верхних нар (экзаменаторы в это время ловят его в растянутое одеяло). «Бывалые люди» (из числа тех, кто не нюхал «зоны») любят подчёркивать, что тот, кто не пройдёт такой «прописки», непременно будет либо «опущен» (сделан пассивным педерастом), либо крепко избит.

Однако все эти «проверки на вшивость» давно уже «не канают» - то есть не практикуются, потеряли силу традиции. Разве что в редких случаях - где-нибудь в «хате» малолеток[1]. И то за такие штучки могут серьёзно спросить, если дело доходит до крови. В основном подобные «ужастики» - тема для смакования в компаниях людей, не бывавших по ту сторону «шлюза»[2].

Было это в 1982 или 1983 году. Чуть ли не весь состав ростовского УИТУ[1] с утра подняли по тревоге и бросили в стены «Богатяновского кичмана» - следственного изолятора № 1, расположенного на Богатяновском спуске, прославленном в известной блатной песне:

На Богатяновской открылася пивная,
Там собиралася компания блатная...

Что же послужило причиной страшного волнения? Оказывается... неожиданно исчезло несколько подследственных! Кто-то из спецотдела управления устроил сверку, и количество «сидельцев» не сошлось с количеством имевшихся сопроводительных документов. Пересчитывали несколько раз, и всё время - с разными результатами: то не хватало четырёх арестантов, то появлялась парочка лишних...

Смягчение режима в местах лишения свободы даёт о себе знать. Один из штрихов - появление в жилых секциях отрядов «живых уголков»: клеток с птицами, хомяками, аквариумов. Впору бы умилиться, наблюдая, как рука, которая прежде воровала и грабила, ласкает пташек и сыплет корм рыбкам...

Отрядная комната отдыха. Несколько «сидельцев» торчат перед телевизором и лениво комментируют по ходу дела очередную серию аргентинского сериала. Другая компашка скучковалась вокруг доски с нардами, на которой развернулась баталия между двумя старыми соперниками. Один, разгорячившись, даже скинул «ветряк» (линялую майку) и обнажил впалую грудь с чахлым орлом, поблекшим и скукоженным.

Возле огромного аквариума с яркими хищными рыбками тихо прибалдел Саня Пузырь. Пузырь долговяз, тощ и сутул, вроде фонарного столба, в народе именуемого «коброй». Кличут его Пузырём по фамилии - Пузырёв. Ну, и для хохмы, конечно.

Рафик геворкян, невысокий ушастый армянин из нахичеванского предместья Ростова, как и многие кавказцы, отличался необыкновенной вспыльчивостью и горячностью. Вот, кстати, назови его «кавказцем» - он тут же бросится устраивать качки[1]:

- Ты совсем тупой, да? Я тебе не кавказец, я ростовский пацан! Да хоть и армянин! Армения - не Кавказ, Армения - Закавказье!

Одному из «приблатнённых» во время завтрака в столовой он надел на голову тарелку с овсянкой, когда тот с пренебрежением процедил, отодвигая «зверька»[2] с насиженного места:

- Это на воле ты Рафик, а на зоне ты - жорик[3]! Посунься, плесень...

ОТБОЙ в зоне - двадцать два нуль-нуль. По выходным - в двадцать три. Но сегодня пятница.
А впрочем, за «колючкой» отбой - понятие относительное. Все арестанты давно усвоили старое зэковское правило - «В тюрьме отбоя нет». После десяти самая-то жизнь и начинается. Особенно - на зоне строгого режима.
- Это просто праздник какой-то, - задумчиво глядя в окно, произносит сухощавый арестант лет пятидесяти. А может, шестидесяти. У таких старых бродяг, потоптавших немало лагерей от Астрахани до Лабытнанги, трудно на вид определить возраст.
- Ты скажешь, дядя Коля, - усмехается молодой рыжий кавказец. - Погода паскудная - дождь да ветер.
- А ты что, в парк культуры собрался прошвырнуться? Что нам тот дождь: мы не в солнечной Анталии. Зато прапора лишний раз по зоне рысачить не будут.
Дядя Коля отхлёбывает из кружки горячего чифира и передаёт кавказцу.

Один из арестантов со "строгого" режима, Владимир Лужков, рассказал забавную историю.
Когда в 79-м году заморозили в Южном Кузбассе Берёзовский лагерь особого режима, всех "полосатиков" (особый режим) распихали по строгим зонам. Десятка три бродяг попали на пересылку в Абагур. А как раз перед этим "братва" собрала все свои сбережения (около девятисот рублей) в общак и стала прикидывать: как бы запулить эти бабки в лагерь, чтобы вертухаи не отшмонали? И решили действовать старым испытанным способом: снарядить "торпеду".
Вообще слово "торпеда" имеет в арестантском жаргоне несколько значений. Так, например, зовут подручных у авторитетов. Здоровых и недалёких парней используют для расправы над неугодными зэками или для исполнения других не слишком приятных поручений. Но в нашем случае речь идёт о другой "торпеде": о проносе за "колючку" запрещённых предметов тайным и, я бы сказал, "деликатным" способом. И вот каким.

И ВСЁ-ТАКИ ЧТО-ТО ПРОИСХОДИТ НА ЗОНЕ в суровых, зачерствелых зэковских сердцах. Здесь у многих пробуждается чувство сострадания и какой-то особенной нежности к братьям нашим меньшим - кошкам, попугаям, рыбкам... Может быть, потому, что в них арестант видит существа ещё более незащищённые, чем он сам, чувствует родственную душу, которую он может обогреть и приласкать.
...Под асфальтовым покрытием недалеко от третьего отряда проходила труба с горячей водой. Даже в самый суровый мороз узкая (шириной не более метра) полоска асфальта над трубопроводом всегда оставалась сухой и тёплой. Потому и облюбовала это место зимою стайка воробьёв. Собьются в стужу тесной кучкой на пятачке - и греются. Тут же, неподалёку от зимовки, и кормёжка: мусорный бак с отходами.