Проза

Как зэки шли тропою богомольцев

МЫ С МАКАРЫЧЕМ ПИЛИ ВОДКУ и рассуждали о вечном. Вечны же в этом мире только две вещи: недостаток денег и избыток мудаков. Поскольку первая часть головоломки изначально нерешаема, как теорема Ферма (интересно, блин, что это за херовина?), сразу перешли ко второму вопросу. Сперва коснулись прогрессивной роли опричнины в истории России, потом естественным образом доползли до проблем смертной казни.

Все нормальные семьи несчастливы по-разному, все ментовские семьи несчастливы одинаково. Всё смешалось в доме Цыбиных. И немудрено: большая стрелка часов неотвратимо приближалась к двенадцати, где её уже нетерпеливо ждала маленькая. Итогом встречи должен был стать бой кремлёвских курантов и выступление дедушки Бори, который снова поздравит дорогих россиян с наступающим Новым годом - в этот раз 1994-м. Хозяин семейства Дима Цыбин уже откупоривал шампанское, чтобы разлить его по бокалам - и в эту минуту затрезвонил телефон.

-О! - радостно воскликнул Дима. - Родители нас решили поздравить!

Жена Светлана подняла трубку. Но уже в первые же мгновения по выражению её лица стало ясно: не родители. То есть человек на том конце провода, возможно, тоже был чьим-то родителем - но уж точно не Диминым.

Вы задумывались, почему наиболее симпатичные сказочные герои по ходу действия попадают или в уголовники, или в зэки? Том Сойер мечтает стать разбойником, чтобы немножко грабить и совсем не больно убивать, Незнайка проводит ночь в лунном полицейском участке... О массовом побеге из тюрьмы я впервые узнал у Джанни Родари в «Приключениях Чипполино». О подкопе ещё раньше поведал Алексей Толстой в «Приключениях Буратино», где деревянный мальчик смылся из подвала через кротовую нору.

Характерен в этом смысле побег а ля Чипполино-Буратино в конце 80-х годов из ростовской колонии №10 усиленного режима. Имени арестанта не помню. Зато помню имя тогдашнего начальника «зоны» - Юрий Хачатурович Хлиян. А «сидельца» назовём условно - Пинокий Карлович.

Вспоминаю любопытный побег из Богатяновского централа - в русле старых каторжанских традиций. дореволюционной России. Существовал когда-то на сахалинской каторге у бывалых каторжан обычай, называемый «свадьбой»: «сиделец», осуждённый к незначительному наказанию, должен был поменяться сроком с каким-нибудь ушкуйником, которому навесили лет двадцать, а то и бессрочное пребывание в каторге. Называлось это «переменить участь за торбу сухарей». А тот, кто брал чужой срок, получал прозвище «сухарник», или - «сухарь». Мелкосрочник обязан был выдать себя за «терпигорца» (каторжанин из профессиональных уголовников, которым предстояло «терпеть горе» на Акатуе, Нерчинских рудниках и других местах), взять его имя и фамилию, соответствовать ему не только лицом и фигурой, но и особыми приметами.

В российском арестантском мире издавна существует деление на касты - «масти». Словечко «масть» закрепилось в жаргоне во время «сучьей войны». Эта резня вспыхнула в зонах после Великой Отечественной и особенно после знаменитых указов 1947 года, когда профессиональным уголовникам стали давать огромные сроки - до двадцати пяти лет. Тогда «благородный воровской мир» раскололся на «честняков» («традиционных» воров) и «сук» - бывших воров, считавших, что ради выживания надо сотрудничать с администрацией лагерей. Началась «мясня»: «суки» резали «воров», «воры» - «сук», а по ходу возникали и другие группировки, боровшиеся за выживание: «беспредел», «махновщина»,

Побег из-под конвоя Анатолия Нагиева – это разговор особый. Кто он такой - Анатолий Гусейнович Нагиев, схлопотавший к двадцати трём годам «вышку» за зверское убийство четырёх человек? Родился в Дагестане, из бедной семьи, отец ингуш, мать - казашка. Ростом едва дотянул до 157 сантиметров и, как многие невысокие подростки, стремился компенсировать недостаток «вершков» качествами, которые придали бы ему авторитет в среде приятелей. Усиленно занимался спортом - атлетической гимнастикой, обладал недюжинной силой. С грехом пополам окончил школу, к 16 годам выучился на киномеханика.

Случилось это в 80-е годы, когда производство в колониях ещё не упало ниже уровня городской канализации и арестант мог срубить неплохие деньги - если имел хорошую профессию и вкалывал как лось. Один такой чалился на зоне строгого режима. Сорокалетний сварщик с рабоче-крестьянским «погонялом» Андрюха Лопата бомбанул ларёк по пьянке - и загремел за «колючку» по-новой. За Уралом осталась маманя, живущая на крохотную пенсию. Проку от старушки мало: на свиданку за тридевять земель не потащится, деньжат не пришлёт. Сама ждёт помощи. Сперва посылал ей Андрюха небольшие переводы, благо зарабатывал на промзоне не погано. Но дёрнула его нелёгкая как-то перекинуться в нарды с милым старичком-узбеком по прозвищу Шайтан-арба. Тот был майданником - поездным вором «на доверие»: никто из лоховатых пассажиров не мог заподозрить в простодушном азиате опытного «крадуна». Лопата нарды любил, но на деньги «шпилить» опасался. А тут вдруг решил покуражить, сел с бабаём сгонять фишку. И скоро оказался в долгах, как в шелках.

Однажды в воскресенье какой-то неизвестный хмырь выстирал трусы и повесил их сушиться в локалке[1] шестого отряда. Чёрные такие трусы, «семейные», трепещут на лёгком ветерке, как пиратский флаг.

Болтались себе спокойно трусы до вечера, и никто на них не обращал внимания. Пока не подошло время контрольной проверки осуждённых. Дело в том, что интимный предмет мужского туалета висел как раз посередине бельевой верёвки, протянутой через всю локалку. И когда арестанты медленно и нехотя стали выстраиваться в привычную линию, оказалось, что пиратские трусищи развеваются по центру строя и норовят братски похлопать стоящих зэков по щекам. «Избранники» тут же решили сдвинуть наглую чёрную тряпку в сторону.

- Что за херня? - недовольно подал голос долговязый Витя Сверчок, к которому трусы были настроены особенно нежно. - Какой мудак развесил здесь этот сраный мадепалам[2]?